Брат мой, Виктор Владимирович Цхварадзе не был избалован многочисленными публикациями в литературных изданиях. Он ушёл из жизни не успев стать известным широкому кругу читателей. Я, как составитель этого альманаха считаю своим долгом познакомить участников и гостей фестиваля поэзии «Батумские каникулы» с творчеством уникального поэта.
Виктор Цхварадзе родился в 1951 году в городе Лиски Воронежской области. Учился в Москве и в Тбилиси. Окончил Грузинский политехнический институт, работал инженером-конструктором гражданского строительства. Публиковался в журнале «Литературная Грузия», в альманахах «Дом под чинарами» и «Освобождённый Улисс. Современная русская поэзия за пределами России». Зимой 2000 года переехал в Москву. Осенью 2003 года умер от сердечного приступа. «Виктор Цхварадзе ведёт своё поэтическое повествование по законам свободного дыхания, стихийно перемещающегося метафорического ряда, его сюжет перетекает из стихотворения в стихотворение не содержанием, а высоким смыслом, воплощающим драматизм высокого замысла. Размышляет об этом в давней рецензии поэт и критик Александр Уланов: «Мир Цхварадзе чрезвычайно разнообразен. В то же время возникает ощущение того, что стихи слипаются, представляя всегда одно и то же – хаос жизни в современном городском пейзаже. Туда падают и слова грузинского языка и реалии современного Тбилиси – и растворяются в общем беспорядке. Странный гибрид Дали и Пиросмани! Никакой эволюции стиха или языка в сборнике не видно, все тексты кажутся написанными в один день. И тут же цитата из отзыва поэта Александра Ерёменко: «...это не поток сознания. Это строго организованный, где-то даже логически выверенный (внутренней логикой языка, не линейкой) поток слов. В первую очередь – это явление языка, а не души. И автор умеет отдаться этому потоку и дать развиваться стихотворению не по прихоти автора, а по внутренней прихоти самих слов, языка».
Каждый по-своему, они подтверждают: движение стиха у Виктора Цхварадзе – непресекаемый, от стихотворения к стихотворению – рассказ о жизни языком поэзии. И это движение, этот рассказ продолжаются после ухода автора из земной жизни – такова сила истинного поэтического слова».
Даниил Чкония
* * *
Над охотой со скрипом,
до болот с переменным успехом,
комар не пролетит, тем более газетная утка.
Без адреса вопрос – никто по-русски не шпрехен? –
стоял неизвестно какие, уж точно, не первые сутки.
Эх, в потёмках чужой души погостил бы даже с месяц
червь сомнений моих, не опаздывай к утренней мессе!
На обочине тракта – пульс судебного пристава,
да шлагбаум, за шоссе голосующий истово.
Раны рваные от кусачков – молодо-зелено.
Ого-го сколько палок,
мшистых капканов в расщелинах.
Буйным головушкам психей, себе дороже,
каких-то психованных, – карстовые пещеры ложем.
Пик формы на лодочке разбуженных толчком качелей.
* * *
Тут-то плохого слуха орган
с другим не перепутает мать-героиня,
из сорока разбойников – один, и считать не надо,
в отличие от запаски мопеда – накачан, но героином,
в закутке просторов – сам не свой, ох, придушила б гада…
Мольберту такая живопись на стенописи пальцем где-то
презент, где-то расплывчатость характерной черты
неподвижности в динамике хаоса.
Нет этому прецедента
в репродукциях репродуктора, с войны за шанс, впритык
к завихрению мозгов у вышколенного его страстью
кинжала из-под плаща костромского тореадора.
Абстрактные бородки, на кителях свастик
не древнеиндийский смысл,
в толпе иголкой и в львиной доле
с детским браунингом настоящий, и какой резон
носу – в объект санэпидстанции на пять персон.
Рыск верстовых столбиков по бездорожью,
аж звёзды забряцали,
такой убойной силы лобио на нём.
Не мудрено, что конопля и мак назвались рожью,
с квартирами сдаются летом жёны и мужья в наём,
на стенах секретных баз стендовиков трофеи,
глаза икон с блеском легированной стали,
и не предопределить,
когда будет фамильным отпрыскам до фени
с чем багаж, какой вокзал и почём сало…
* * *
На рубеже Ледовитого ни ямщиков, ни почт,
лишь промысел тюленей, зуб о зуб и без конца
мытарству бездомных айсбергов,
в рубцах от «пока я не…»,
стёжок под откос.
На заработки в элизиум не прочь
и круглым идиотом протектор спущенного колеса,
на ярлычке микстуры от кашля трасса к покаянию.
Зачем-то, не во вред нуждающейся в амулете
чёрной магии от частого недержания мочи,
досугу боем остановленных часов
и метрике зимы в ущерб,
палка о двух концах – в навозе бабьего лета,
из битвы за урожай – отборные войска саранчи,
под жребием ламп нести свет людям – герб
продуктов сгорания от недосыпа,
станок, как будто
приспособленный к браку от простоев
на коронации питона, – ланям и косулям гид.
Сумел же крест и в руках ереси, и из-под спуда,
и на сгорбленном от тяжб с землёй престоле
присоской стать прожорливых ланит.
* * *
Легка на подъём, как пыль,
ручка шарманки на подъёме Винном.
Плоской кровлей завербованный кураж
обет молчания тротуара пнул.
Потерял невинность
портальным краном вынутый из барж
в мускатном масле авлабарский говор.
Свершила обряд неповиновения ему,
по переписи, — гавайская гитара,
в сомбреро павильончика с фуникулёра
забыв про люфт завгара.
За Ортачальским жалюзи Кола Брюньона
хохма не умирала, зэковской став.
Без поварёшки повар,
в треске истощённого рогатками неона,
с пальбой по поводу и без
натужившись нытиком-грузовичком,
подвальчик Вениаминовский брал штурмом
пороков двойственный союз.
А в шенкелях платанов схематичный ом
беззлобно противился осе,
как солнцу пульман.
В нсветилась смутная догадка: утро!
Катясь по набережной яйцом Фаберже,
гурьба, непонятно из чего, взвивалась юртой...
Скрипки петель под смычком фрамуг.
Из мелкокалиберки по призракам хлопки.
Фикус бьёт в ладоши: оркестровые тарелки?
В теле убитого щелчками по лбу дня
духи услышали французские духи,
магнолией державшиеся за лацканы,
за волосы, но до разделки
даров природы.
Без базара: Сололаки влип.
Одурью штиблет — всё, что от партийцев, —
нехотя грузились голуби.
С привкусом мяты, бодрому «гип-гип»
очаг камня на камне не оставил.
Где околпачен был ментор
твоих пенатов, Веста?..
на помпеянских фресках?..
в подвальчике Вениаминовском?..
Однако,
головешек сговор — не чадить, а у костров,
на барахлишке незапятнанного именами
и лётной погодой для голубей акра,
сколько песен штабелями,
столько дров
