Старшему. Мне в вину
Чем больше ты растешь, тем больше мне не сын.
Опять опрокинул графин… Полы мой, полумой.
Сейчас танцы и карате, в планах актерского мастерства секция,
Вчера заметила может уже не первую утреннюю эрекцию.
А дальше что? Возможно скоро, возможно будет
Какая-нибудь половая инфекция…
Поверь, что для меня это будет просто пипец и яд.
Пипец и я…
Где мой мишка, уроненный на пол, идущий по лесу и косолапый? Где зайка, брошенный на скамейке хозяйкой? Хоть и нет дождя, мой зайка, я все больше забрасываю, забываю тебя.
Моя неусидчивость. Моя находчивость, опрометчивость.
Отцовский тик, отцовский профиль. С отцом остаешься в прошлом.
У меня теперь новый папа и снова сына, и ему далеко еще до мужчины. Боже, как же пошло!
Вот она причина – далеко еще до почина. А ты уже на полпути.
Пока полупрости. Полупока, прости.
На крик братика бежишь голову сломя,
Прыгаешь через ступеньку, спотыкаешься, больно ногой ушибаешься.
Ошибаюсь я.
Вижу, как проступает знакомая гримаска, и мои прозрачные слезы.
Я сдираю с себя живую маску – жизненную прозу, непростительную позу.
Мои соленые слезы... А ведь дальше их будет все меньше,
А потом и вовсе исчезнут даже в самые страшные грозы,
И совсем перестанешь быть сыном, станешь совсем чужой и взрослый мужчина.
Да, я их иногда еще вижу - твои проникновенные слезы, и понимаю, что ты совсем маленький -
Сердце сжимается.
И я бегу, как когда-то на детской площадке или в садике,
Бегу снова, как раньше, опять,
Потому что лучшее лекарство – крепко прижать, потискать, пообнимать — это мать.
Играешь во дворе с друзьями, купаешься в бассейне, плаваешь уже сам.
Ты - соседский мальчишка, чужой забавный почти подросток, толстый живот, тесные трусы, волосатые ножки. Сую каждому в руку рассыпчатый круассан.
У младшего пока нос картошкой. Ты теперь такой не носишь.
Я вижу, какой ты будешь взрослый: густые ресницы, большие глаза, озорной и рослый.
Когда ночью спишь в калачике, млею, оттаиваю, горько плачу я. С пола одеяло поднимаю, осторожно укрываю, под бока подтыкаю.
Отцовский тик, отцовский спор, моих малочисленных нервов вор.
Слушай команду, не смей пререкаться, хватит хихикать и улыбаться. Ты сделал английский? Скоро уже двенадцать, я хочу отоспаться!
Полу – мой сын, полу - чужой мужчина. Ты такой расхлябанный, с этим не расхлебаться.
Тебе сейчас восемь (помнишь, как в лотерее – «в гости просим»?). Еще столько же раз по стольку все поносим и будет уже шестнадцать. Вот тогда главное – не растеряться. Наверное, совсем перестану смеяться, стану мазями натираться, перед старостью упираться. А ты будешь где-то теряться.
Потом еще чуть и не сможешь остаться:
Из памяти сыном стираться, чужим мужиком появляться – раз в месяц, раз в год…
Даю почитать свои стихи и глумлюсь, и над тобой ржу –
Над реакцией, что мама написала «Секс» и «Пофиг», но этот вот не покажу,
Может вовсе его сожгу…
Пойду выпью брют. Выложу свой бред.
Всё это брод - в гроб!
Рябь…
Акценты
Испещрённостью белеют тропки хрупких реагентов,
Повышеньем притяженья исстрадались сапоги,
В небе лужиц, что в набросках, не расставлены акценты -
Межсезонье, грязнотишье после медленной зимы.
Ты потерян мной в морозы, кто-то мной ещё не найден,
Барахлит в груди антенна - ловит музыку времён.
Проплывают в переходах инстаграммовые слайды,
Освещая еле-еле маски мёртвых без имён.
Я пытаюсь не сломаться, ведь слезам Москва не верит!
Из последних сил, как в фильме, по прогалинкам шажки
Делать, дюжить до кровавых. Ждёт ли ноги твёрдый берег?
Или там на хитрой топи возлежат с песком мешки,
Чтоб меня к себе дождавшись, в омут комы опуститься?
В бесполезный реликварий - обветшалый экспонат,
Жертву устаревшей смерти - от любви. А всюду спицы
Странных пальцев по экранам всевайфаевый стигмат
Расцарапывают мерно, величины чувств охаяв,
Летаргически минуя проступивший небосвод
В отраженьях половодья, ахалая-махалая
Невозможно редких музык, герменевтик звездных нот.
Я любить тебя пытаюсь продолжать, каким ты не был,
Как пытается антенна протащить сквозь шум сигнал,
За бикаровый за хвостик уцепиться, чтобы невод
Полный стихших ожиданий опрокинуть в сонный зал.
Да, пока ещё живая, хоть твою гордыню тешить
Стал бы лишь отчёт в фейсбуке, что я больше не боец -
Проведя с друзьями вечер, возвратясь домой без спешки,
Шлифанёшь клубничным вейпом мой бесхитростный конец.
Примета верна
Примета верна – помоешь окно, и ливень.
Cейчас, представьте, декабрь, но вышло точь-в-точь.
Небо дробью вбивает в суглинок надежду и ночь,
За разводом стекла стоит человек наивен.
Он развесил волнами мерцание из гирлянд,
Ожидая чудес, что внесёт в старый дом Новый год,
Мандарины на простынь под ёлкой рассыпал и вот,
Грязь и топи снаружи, внутри – воспаление гланд.
Ноет черная мгла, город смирно огни свои прячет,
Где багров и недвижен стоял в сентябре бересклет,
Из окна теперь тонко-мятущийся силуэт,
Будто в воздухе над обрывом гребёт незрячий.
Человек – паникёр, вслед за городом гасит свет,
И по стенке ползет вглубь жилища, в надежный угол,
А ему под пяту мандарины, подарки, угги,
А ему под живот невысокий пушистый плед:
- Мама, скоро наступит праздник?
- Похоже, нет.
