ЦИКЛОН
Отроги туч громоздятся с размахом,
достойным картины Рериха.
Уже с утра небосвод распахан
движеньем тяжкого лемеха.
Составом, рвущимся под уклон,
бригадой в панике брошенным,
идет циклон и гудит циклон,
неистовый и непрошеный.
Мильоны тонн воды волоча,
простершись над континентом,
с землей сшивает свои обруча
змеящимся позументом.
Дойдя до нас через всю Европу,
он сделался лишь сильнее,
и глаз циклона, как глаз циклопа,
угрюмым огнем синеет.
Теперь из каждой облачной кручи,
белёсой, свинцовой, сивой,
он ливни выдавливает могучей
слепой центробежной силой.
И этой силой и пьян, и весел,
он так рычит поминутно,
что воды рек за пределы русел
стремятся потоком мутным.
Спешит, охальник, шумит, вражина,
творит по пути распутицу,
влеком косматой тугой пружиной,
как мельничный жёрнов, крутится.
И в третий день, растеряв понемногу
хозяйство свое лоскутное,
уходит рассерженным осьминогом,
чернильным пятном окутанный.
Еще грозит из последних сил...
Да был ли он или не был?
Скользит, кренясь на своей оси
к покатому краю неба.
А там, в степях, далеко позади, —
исчезнет. Куда и денется...
И выпьют степи его дожди,
как пьет из рожка младенец.
И млечный пар пойдёт от земли,
и скоро просохнут, верно,
и астраханские ковыли,
и огороды Оверни,
и солнце в росах зажжет пожар,
и воздух станет высоким,
и коршун повиснет, слегка дрожа
в его восходящем токе.
ПРЕДСТОЯНИЕ
Как не призадуматься о слоге лаконичном.
Сила краткой фразы умножается стократ,
если с нею на устах умирает личность –
Леонардо и Рабле, Гёте и Сократ.
Вот, цикутой вскорости от тела исцелённый
(к мудрости Сократов демократия глуха),
вымолвил единственный на сотню миллионов:
«Не забудь Асклепию в жертву петуха».
Если ты, бывало, и мечтал о божьем даре,
тут уж, как придётся, а со смертью не балуй,
а впрочем…
«Я готова, мальчики!» – сказала Мата Хари,
подарив шеренге воздушный поцелуй.
А когда Вольтеру облегчить пытались бремя,
призывали дьявола в душе не сберегать –
бросил ядовито, что теперь не то, мол, время,
чтобы наживать себе нового врага.
Может быть, конец пути и впрямь дела венчает.
«Пульс пропал» – отметил Грин*, как следует врачу.
И Антуанетта: «О, простите, я случайно…» –
наступив неловко на ногу палачу.
Вспоминается порой о них, уже не прежних.
Там никак не передёрнешь, будь ты трижды плут.
Эдвад Григ сказал: «Ну что же, если неизбежно…»
а философ Кант сказал: «Das ist gut».
* Джозеф Грин, знаменитый хирург
КАК У ПТАШКИ, КРЫЛЬЯ.
…Когда хотелось чувство оттенить
на фоне увлечения, на лоне
любви – бывало, руку протяни –
и пара строф затеплится в ладони.
Но что-то я давненько не пишу…
Потенция – потенцией, а всё же
кинетика желательна на ложе
поэзии. Любому шалашу,
укрывшему меня с моей милашкой,
я был бы рад… И будет ночь нежна,
когда одна она тебе нужна –
да кофе чашка.
Годятся также пустошь или лес,
но только чтобы ни единой рожи,
готовой неприятно потревожить
в интимном сочетании словес
двоих, соединившихся под знаком
свободной страсти. Как закон, двояка,
любовь – законов всех она сильней.
Любимец музы, не зевай! Однако,
удобства ради не женись на ней
«законным» браком.
Не то – кранты, финита – и абзац
не протащить в анапеста фильеру,
и знай – греби, обслуживай галеру…
Тогда стихов янтарная сабза
из лакомства – дежурным станет блюдом,
и твой кураж окажется под спудом,
и будут стекловатой облака,
а серебро степного родника –
простой полудой.
Оберегай свободу! Принцип сей
тебе полезен вовсе не для блуда.
Ослабнешь под напором пересудов,
во имя замирения гусей –
и будь ты хоть подкован, хоть обут –
придётся ту, которая двояка,
переть с досадой племенного яка
на собственном горбу.
А так… Луна сегодня в Скорпионе,
и сумрак тихий к улицам прильнул,
и внутренний посыл ещё не понят,
но рядом – лист бумаги… Ну же, ну!..
И я невольно руку протяну:
урочный час… и никого в гостиной…
и где-то счастлив скорпион пустынный,
облапивший луну.
ПЕЙЗАЖ С ЛОВУШКОЙ ДЛЯ ПТИЦ
Каменные печки-дома, вязов и кустарника вязь.
Стоя на вершине холма, более, чем сам, становясь –
вслушайся, вдышись. Торопись бремени подставить плечо.
Брейгеля-мужицкого кисть. Старого Брабанта клочок.
Верный, как испанский клинок – лодку и купальню, мостки
выписал его колонок, врезал в сердцевину реки.
Всякое зерно сберегал. За четыре века до нас
видишь, как лежит в берегах
твёрдый и туманный Маас.
Вётлы и прибрежный рогоз – в свежей и пушистой воде.
Утро. Наступивший мороз веет от лесистых Арденн.
Снежная сырая постель, жёлтая небес полоса
светятся в голландском холсте, прочном, как времён паруса.
Снег не проминая ступнёй, спелые угодья зимы
трогаешь… и копишь её мельницы, низины, холмы,
птичий задремавший полёт, всякую лозину и тварь.
Море отражённое шлёт
призрачный прозрачный янтарь.
Чёрные фигурки сельчан – древними букашками в нём…
Клювы суетливо стучат. Кормится лукавым зерном
то, что ест и гёз, и монах. Сытная дичина, дрозды
под приглядом буковых плах споро набивает зобы.
Птицелов, кормящий с руки, каждому сторицей воздаст.
Те, что на равнине реки, так равновелики дроздам.
Тут вязанки он поджигал. Тут коптил и пёк про запас.
Тут в огне его очага
прахом разметался Клаас.
Время обретая, как дар, глядя на седые места,
думаешь ли, где и когда?.. Там, куда глазам не достать –
видишь ли соборов кайму? Стрельчатые их чудеса
зыбятся в морозном дыму, мстится, что растут к небесам.
Радуется жизни душа. Пепел укрывает туман.
Сладостно и горько дышать,
стоя на вершине холма.
* * *
Игуана лежит, обдаваемая океаном.
Под гнездовьями птиц, не оставивших в скалах пустот,
на уступе горы, утонувшем подножье вулкана,
на краю ойкумены из дикого туфа растёт.
Игуана лежит. Зародясь у Барьерного рифа,
разбивается вал, принося на крутых раменах
золотисто-багровое. Громоподобным редифом
мировой океан называет свои имена.
Игуана лежит на камнях. Орхидея заката
разгорается ярче и яростней. Вечность назад,
и сегодня, и, может быть, завтра – из брызг розоватых
на пылающий мир щелевидные смотрят глаза.
Далеко континенты. Природы цари и питомцы
заняты лишь собой, и посевом драконьих зубов
прорастает история… Но от громадного солнца
изливается встречная сила, тепло и любовь.
И пока этот остров лежит на груди океана,
а до гибели прежнего мира не так далеко –
артефактом планеты, чудесным и подлинно странным,
неизменным тотемом лежит допотопный дракон.
