Автор-исполнитель. Есть опыт непесенных стихотворных текстов, переводов с английского, русского, белорусского, французского, польского на русский, белорусский, французский языки. Участник клуба авторской песни г. Гомеля, народного клуба "Вдохновение", "Арт кафе на Ирининской", создатель проекта «Живые Концерты Друзей» в Гомеле, участник, лауреат и дипломант нескольких фестивалей авторской песни и поэзии. (Беларусь, Украина, Россия, Латвия, Франция). Родился в 1980 г в Брянской области, Окончил филфак ГГУ им Скорины г Гомель , женат, двое детей. Основная профессия на данный момент - концертный и студийный звукорежиссёр.
***
И снова каждый вспомнил о своем.
И каждый прикоснулся ненароком
ко времени, когда весной вдвоем
заглядываешься в витрины старых окон на первом,
удивленный протяженностью возможности смотреть на профиль твой,
и спину выпрямляя,
седьмого неба на седьмом маршруте
пределы удрученно покидая.
Пусть время смазывает блики и тона,
пусть «лица стёрты, краски тусклы», слово
потянет и дотянется до дна,
и оживит и растревожит снова,
и раскатает полотно судьбы,
и расплетет все нити, сны и даже
ответит на все если да кабы...
Но как жить с этим дальше не подскажет.
Теперь я знаю, в вашей воле мне
не отвечать и не простить,
но сердце…
Как ухнется в весенней тишине!
и снова от себя не отвертеться.
Я снова еду в юности края.
На встречу со своей весною еду.
Вы слышите? - "Ну, здравствуй, это я ..."
Вы помните? "...Карету мне, карету".
***
«Ноябрьским днём, когда защищены
от ветра только голые деревья,
а всё необнажённое дрожит,
я медленно бреду вдоль колоннады…»
Иосиф Бродский
Ноябрь сулит горячие коктейли
из крымских трав и виноградной крови.
Идёт война с утра и до обеда
на шиферных полях.
Фронт солнечных солдат
теснит противника войска,
выкуривает снежную разведку,
когда encore на раз, два, три
в соседних поясах танцует вальс пока несмелая зима.
Ноябрь велит хурмовую диету,
карминовую цветотерапию мёртвых листьев,
распластанных в прослойках книг,
что никогда прочитаны не будут.
По совести, их и не стоило писать.
Так пусто… пусто и свежо внутри,
так трепетно прозрачно.
Ноябрь звенит канадскими трамваями.
Толкает стрелки в направлении движения
обратному желанию расти
и целит в кольца точек
невозврата,
к истоку направляя лодку жизни.
Ноябрь предпочитает принимать
всё более ритмичные прогулки.
И зимние сорта срывающихся яблок крошить
шест-над-ца-ты-ми,
перец и имбирь, корицу и уединение,
желание петь старое и граблевый массаж,
ароматерапию, кофейную и костровую.
Ноябрь подарит трепетно прижаться,
идти, рука в руке,
хотя б до остановки. Сердце,
сердце распахнуть седым ветрам и слышащим нюансы
в тепле гостеприимных библиОтек.
И отдаваться, не ропща,
на волю неслучайностей,
пока ещё сильны
и рифмы и гитарные пружины,
и пальцы успевают танцевать на острых струнах.
Влюбляться и влюблять
в нагроможденья слов и междусловий
своих и близких фабулою судеб
и близких по звучанию сердец.
И слышаться кому-то дорогим.
Вы помните?
“..Ну здравствуй, это я..”
в растрескавшемся
радиусе пластиковых блюдец хриплый голос,
отполированных желанием и временем,
небрежностью и горечью утрат.
Ноябрь суров, спокоен, щедр на откровенья,
со скукой лета несовместными,
и праздностью предновогодней мишуры.
И снова заставляет перечесть
страницы лет,
вмиг сопоставить время, силы и возможности,
любить до потепления и
благодарно принимать простуду,
метания дорожной обстановки,
морского боя карту замерших кумиров
и графики подрезанных частот.
Ноябрь снежит прозрачными стихами,
скользит и прячет солнце
на стыке действия и умирания,
роняет
соцветия надтреснутых мелодий в желудок зала
и вошедший этим вечером
от вышедшего отличается весьма.
Переварить увиденное и услышанное жаждет
не замечая что уже готов,
впитался и впитал и разложился
на безусловную любовь и эго.
ЭГО
Эго
эго...
затихает в глубине.
И слышно тихо - тихо
как капли застывают на ветру
и у дорог глаза на мокром месте.
***
Если бы я переводил Коэна
стёртые обложки его инсинуаций
c двух до пяти
в чистом месте
руками разгребал костры его остроугольного либидо
и седел от подробностей ещё больше
ствол моей жизни посажен здесь
я бросил семена и плоды наливаются
глаза полуприкрыты
состояние спущено на ветер
мне нужно всё меньше мощности и слов
чтобы пахать глубоко
песок сыплется
и слёзы подмывают корни
морена искупалится в огне и заляжет на дно
это так как будто ты готова принять пот и дымные ночи
простить тишину и руки на её шее
заставляющие её петь и вздрагивать в рассвет
где неприкасаемый и принц - одно
а шнурки опасней скальпелей
подвешенный на ниточке взгляда
человек в футляре
пазл не сложен
мусор на своём месте
волосы Рапунцель ломки
дети строят спичечные домики и нюхают керосин
я перевёл бы его дзен в красную книгу
сквозь кальку будущего опыта
где никто не состарится
и алчная лилия цветёт на корешке
пуская ползучие корневища глубоко в маяковское
где строчки расцарапаны и просыпаны
в борозду революции
рассматривать разделённых червячков
личинки неразвитых страхов
как глубоко, Отец,
забивал ты эти гвозди
а запах дерева смешался с воском и вереском
колода расколота
и пока не жалит
нужно разложить козыри и инструменты
и защитить
наши стратегические направления
на подходе к лету
***
На снег смотрел и на деревья пялился,
в сознании записывая образы.
Другим хотел сказать, хоть и не понял сам,
сколь неизобразима эта образность.
И на листе и на экране записал,
так до конца и не осмыслив это:
- и в пластиковой вазе выращенный голубой кристалл
и снежная сибирская корона - творенье одного поэта.
И шаг вперёд и вверх и юз в непознанный туман,
дуальность инея и на лице и в действии.
И пища на столе и пища для ума –
cуть одного важнейшего священнодейства.
И боль, и страх, и грусть и безпокойство
важны для понимания,
принятия его немыслимых трудов.
И пробивает перфокод в моём сознании
хрустальный дождь из ледяных плодов.
Снежинки звуков в глубине волшебные мелодии струят.
И всплески, и хлопки одной ладони,
послания о взломе, поцелуев шёпот...
А жизнь лишь проявление-угасанье крохотного "я"
на фоторамке в доме его света,
с лишь ему понятной скоростью запущенным слайдшоу.
И да, я не добавлю новизны,
сказав: мир - образ для него,
а он смотрящий.
Отрешённый строгий зритель.
Пусть брёвна и песок не всем и не всегда видны,
но как способен общую картинку мира портить битый пиксель.
В мгновение когда к его небесной ясности твоя притянется слеза,
застынет медленный ход слов.
И не спеша, но тем мгновеннее, ты оставляешь снежный пост.
И под твоими #keepicecalm
Напишет #fromsiberiawithlove
И улыбнётся, и свершит.
Репост.
***
Так легко принять это утро раннее.
Боже, что со мной сделало молчание.
Слов не передать, ведь как писалось выше,
нечего сказать и некому услышать.
Так сиянье теплится в крохотной лампадке,
так пьянит вкус яблок деревенский, сладкий.
Отсекая лишнее, обнажая срезы,
отдаёшь Всевышнему мыслей бег свой резвый.
Чудо, мёртвых чаяний обрезая крону,
узнаёшь нечаянно скрытые законы.
Мерное дыхание в каждой клетке мира –
моего сознания новая квартира.
Сюрикены гордости, ятаганы злости
не страшат, как временем брошенные кости.
Флейтой абрикосовой заполняя раны,
пью ровного дыхания глубинные изъяны.
И на каждом вдохе замерев высоко...
Смелость расставания пахнет райским соком.
***
Вот бредёшь по равнине и внезапно возник
в широчайшей пустыне глубочайший родник.
И глазами приникшими проницаешь что явь
из него вытекает - первозданное, я.
В зыбком времени месте рвётся радости крик –
как? Чем ближе копаешь, тем острее искрит!?
В глубине этой радости не оставишь следы,
но засохшие корни набирают воды,
расправляются ветви, выпрямляется путь,
отворяется ветливо изначальная суть.
Череда откровений, замыкаясь в кольцо,
неподвижным движеньем освящает лицо.
И сверкающей нитью золотой кукловод
кружит трепетно сердце, вдев в любви хоровод.
***
Тёплые прикосновения дерева лечат не только ладони …
Merсi, m-lle Poulain, не такие уж это и маленькие радости.
В Поле компаса приоритет не Верлена, но Элюара.
И оживает детское, забытое убеждение,
Что прежде чем быть сыном Бога, нужно стать сыном плотника.
***
Впусти мне светлых слёз твоих, твоё прощение.
Внимаю на глазах моих его крещение.
Прости, помилуй, сохрани, не знал, что жизнь близка.
Пустые амфоры бранил, молился изредка,
сам балагуря в смак испил ковша нетрезвого,
и плоть звериную вкусил, то и растерзывал.
Метался, плотничал, сверял и мнил старателем.
К себе стократно примерял его распятие.
И свечи в храме возжигал и благовония,
и древо жизни поливал, как крест слезами твой
Сын, и семя быстрых слов легко разбрасывал,
и плёл строку, и о своём Тебе рассказывал
другим, вникал и в пустоту и зычный ада стих,
презрев, что времени в горсти не всем по радости.
Успел познать тепло жены, улыбки детские,
соль материнскую испил, да не побрезговал
отцовским квасом и виной и мёдом дедовым,
свои старания творя, на кой не ведая.
Прости мой трепетный намаз, моё невежество,
что в Иордань спустившись раз, всё внемлю свежести
воды заутреней и слов молитвы сладостной
и что до имени тому, кто создал радости.
Живого слова бубенец поёт, в груди щемя,
всё диву я даюсь, Отец, что Сын уж младши мя.
Плетусь, жду, очередь блюду, не лезу на рожон,
тобою призванных свеченьем метко поражен.
Какие песенки споём мы по пути домой?
Кто внидет в царствие твоё - тебе лишь ведомо.
